и нет ни печали, ни зла
…Это действительно было страшной тайной. – Гин оборачивался.
Страшные тайны лучше всего держать снаружи, поэтому половина болтунов болтала о том, что Гин оборачивается, а вторая половина болтунов… ну, неважно.
На самом деле всё было куда как скверно, - так, что иногда хотелось не жить; но сперва лучше найти шутника… нет, лучше просто найти шутника.
Но не жить всё равно иногда хотелось.
Потому что превращался он не в лиса с безумным количеством хвостов, как трепались разные и как им и следовало трепаться, и не в какое-нибудь чудо или даже чудовище – за этими внезапными мутациями слухов было даже любопытно наблюдать, – Гин превращался в ребёнка. Да, самоосознание тоже менялось. Несильно. Но всё равно…
Это был кошмар.
Это была шутка, за которую мало было убить – надо было замучать.
Казалось, хуже было некуда; но хуже стало, – когда об этом узнал Айзен.
…Вот тут бы ему и убиться. – Но! Вы представляете Гина убивающимся?.. А мы всё ещё нет. – Так что, несмотря на потерю контроля и предельно нездоровое состояние, понёсся он не убиваться, а спасаться.
Это была страшная тайна. Один Гин, наверное, мог (обладал способностью) добиться от Маюри действительного соблюдения соглашения – неважно, какого. Но всё равно это бесило свыше всяких сил – и Гин всерьёз подумывал прибрать Маюри, как только всё закончится.
Однако, когда э т о встало перед Гином и посмотрело ему в глаза, он как-то о Маюри забыл. Он вообще забыл обо всём, – немножко из головы вылетело…
И когда Маюри своим тоненьким противненьким скрипучим голосочком пытался донести (осознавая безуспешность, а потому особенно иронично) до сведения Гина какие-то подробности (нужные, да, Гину подробности) о том, кк это всё вообще получилось и обстоит, – Гин не слышал. Не слушал.
…Разделился. И что теперь?..
Первым побуждением Гина было убить несчастную тварь.
...Несчастная тварь смотрела снизу вверх прищуренными глазками и... улыбалась. Как положено.
...Нет, сперва-то это существо смотрело во все глаза. – В момент, когда Гина вывернуло наизнанку и бросило в один угол помещения, а в другой угол полетело что-то… неожиданно мелкое, неожиданно… хвостатое, раздражённо вопящее… нет, вовсе не жалобно, а гневно. – Он смотрел во все глаза, когда Гин оказался рядом, схватил за шиворот, загляднул в физиономию… А потом улыбнулся. И Гин обмер, глядя, как сощуриваются эти глаза; глядя на эту вздрагивающую улыбочку
Страшные тайны лучше всего держать снаружи, поэтому половина болтунов болтала о том, что Гин оборачивается, а вторая половина болтунов… ну, неважно.
На самом деле всё было куда как скверно, - так, что иногда хотелось не жить; но сперва лучше найти шутника… нет, лучше просто найти шутника.
Но не жить всё равно иногда хотелось.
Потому что превращался он не в лиса с безумным количеством хвостов, как трепались разные и как им и следовало трепаться, и не в какое-нибудь чудо или даже чудовище – за этими внезапными мутациями слухов было даже любопытно наблюдать, – Гин превращался в ребёнка. Да, самоосознание тоже менялось. Несильно. Но всё равно…
Это был кошмар.
Это была шутка, за которую мало было убить – надо было замучать.
Казалось, хуже было некуда; но хуже стало, – когда об этом узнал Айзен.
…Вот тут бы ему и убиться. – Но! Вы представляете Гина убивающимся?.. А мы всё ещё нет. – Так что, несмотря на потерю контроля и предельно нездоровое состояние, понёсся он не убиваться, а спасаться.
Это была страшная тайна. Один Гин, наверное, мог (обладал способностью) добиться от Маюри действительного соблюдения соглашения – неважно, какого. Но всё равно это бесило свыше всяких сил – и Гин всерьёз подумывал прибрать Маюри, как только всё закончится.
Однако, когда э т о встало перед Гином и посмотрело ему в глаза, он как-то о Маюри забыл. Он вообще забыл обо всём, – немножко из головы вылетело…
И когда Маюри своим тоненьким противненьким скрипучим голосочком пытался донести (осознавая безуспешность, а потому особенно иронично) до сведения Гина какие-то подробности (нужные, да, Гину подробности) о том, кк это всё вообще получилось и обстоит, – Гин не слышал. Не слушал.
…Разделился. И что теперь?..
Первым побуждением Гина было убить несчастную тварь.
...Несчастная тварь смотрела снизу вверх прищуренными глазками и... улыбалась. Как положено.
...Нет, сперва-то это существо смотрело во все глаза. – В момент, когда Гина вывернуло наизнанку и бросило в один угол помещения, а в другой угол полетело что-то… неожиданно мелкое, неожиданно… хвостатое, раздражённо вопящее… нет, вовсе не жалобно, а гневно. – Он смотрел во все глаза, когда Гин оказался рядом, схватил за шиворот, загляднул в физиономию… А потом улыбнулся. И Гин обмер, глядя, как сощуриваются эти глаза; глядя на эту вздрагивающую улыбочку
-
-
20.11.2008 в 16:56-
-
20.11.2008 в 17:03-
-
20.11.2008 в 23:08...а я не знаю, почему гин не может. это гин должен знать. вообще-то.
-
-
21.11.2008 в 08:40-
-
21.11.2008 в 16:21…Нет, сперва-то это существо смотрело во все глаза. – В момент, когда Гина вывернуло наизнанку и бросило в один угол помещения, а в другой угол полетело что-то… неожиданно мелкое, неожиданно… хвостатое, раздражённо вопящее… нет, вовсе не жалобно, а гневно. – Он смотрел во все глаза, когда Гин оказался рядом, схватил за шиворот, загляднул в физиономию… А потом улыбнулся. И Гин обмер, глядя, как сощуриваются эти глаза; глядя на эту вздрагивающую улыбочку
всё, давайте идите играйте, а то я что-нибудь вам сделаю!..
www.diary.ru/~ginolisi/p54073261.htm