Глава двадцатая, в которой Софи становится все труднее покинуть замок
Наступил рассвет дня Середины лета. Примерно в тот же миг Хоул ворвался в дверь с таким грохотом, что Софи так и подскочила в своем уголке, решив, что Ведьма гонится за ним по пятам, не иначе.
— Позабыли взять в игру! Им все равно, что я умру! — проревел Хоул.
Софи поняла, что он пытается напеть Кальциферову песенку про кастрюлечку, и улеглась обратно, после чего Хоул немедленно споткнулся о кресло и растянулся, так пнув при этом табурет, что он улетел на другой конец комнаты. Затем Хоул попытался подняться наверх сначала через кладовку, а потом через двор. Это его несколько озадачило. Однако в конце концов он обнаружил лестницу — всю, кроме нижней ступеньки, — и рухнул на нее лицом. Замок сотрясся до основания.
— В чем дело? — холодно спросила Софи, просовывая голову между столбиками перил.
— Встреча регбийного клуба! — с величайшим достоинством отвечал Хоул. — Неужели вы забыли, что я играю за сборную университета, миссис Проныра?
— Странноватые у вас игры, — пробурчала Софи.
— Я великий чародей и невидимое зрю направо и налево, — укорил ее Хоул, — и как раз направлялся в постель, а вы мне дорогу загораживаете. Я знаю, как прошлое вернуть и отчего хромает бес…
— Иди ляг, придурок, — сонно промычал Кальцифер. — Ты же пьян в стельку.
— Кто, я? — оскорбился Хоул. — Заверяю вас, друзья мои, я тре… тер… тверез как стеклышко! — И он поднялся и побрел наверх, держась за перила, словно боялся, что стоит их отпустить — и они куда нибудь денутся. Дверь спальни ловко увернулась от него. — Какое гнусное коварство! — заметил чародей, натыкаясь на стену. — Спасением мне станет мое сиятельное бесчестье и леденящая душу злобность… — Он еще несколько раз наткнулся на стену — в разных местах, — а потом наконец обнаружил дверь спальни и вломился в нее. Софи было слышно, как он там падает на пол, жалуясь, что кровать постоянно отпрыгивает в сторону.
утро в моём сумасшедшем доме для меня обычно начинается так: я слышу голоса мамы и папы, папин всё более наглый и хамский, исполненный наслаждения, мамин всё более испуганный и оправдывающийся. наконец я окончательно просыпаюсь и, пока не случилось чего похуже, иду мешать папе самоутверждаться.
в квартире почему-то воняет смывкой для ногтей (понятия н имею, где пап её достал и что делал - но точно знаю, что это что-нибудь неожиданное: например, протирал чашки). мама лежит. я обещал сегодня искупать её, но, когда принимаемся мерять давление, оказывается, что у неё сто семьдесят на девяносто. наверное, реагирую на погоду, говорит мне мама.
что ж, погода сегодня занята поднятием атмосферного давления, что-то там быстро движется из крыма на юго-восток.
я оставляю маму лежать в постели, не пытаясь убедить её перенести купание на завтра, и пою её таблетками и настойками от давления. мне самому очень хочется лечь: я плохо переношу увеличение атмосферного давления. мне комфортно, когда оно опускается до семьсот тридцати. но дедушка не плачет, ведь шарик не улетел. однако всё же пойду сейчас прилягу на пять минут, вдруг полегчает.