24.07.2014 в 21:28
Пишет fandom Americas 2014:fandom Americas 2014: драбблы от G до PG-13
Открыть все MORE
Название: Клятва
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 992 слова
Пейринг/Персонажи: Ишнала Унпан, Баффало Билл и др.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: конец XIX века. 13-летний Ишнала Унпан из племени лакота попадает в труппу Баффало Билла, гастролирующего по Европе со своим шоу «Дикий Запад».
Примечание/Предупреждения: Перевод некоторых имён и названий с языка лакота: Ишнала Унпан – Одинокий Лось, Вакан Танка — Великая Тайна, верховное божество племён североамериканских прерий, васичу — бледнолицые (дословно — «забирают всё»), Паха Сапа — Чёрные Холмы.
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "Клятва"
Это была чужая для Ишнала Унпана земля. Чужими были люди, деревья, дома, речь, даже запахи.
Ветер родных прерий пах цветущими травами, дымом костров, вольной водой бесчисленных ручьёв — детством и свободой. Потом ветер стал приносить запахи войны — пожарищ и мертвечины. Но даже пленённая, обуглившаяся земля прерий оставалась родной для пленённых людей лакота.
На земле, откуда пришли захватчики-васичу, пропахшей железом и нечистотами, Ишнала Унпан стал чужаком, как остальные воины лакота, согласившиеся отправиться с цирком пронырливого Баффало Билла за Большую Солёную Воду. Чтобы показать удаль и силу лакота, — говорил Баффало Билл, хитро усмехаясь.
Ишнала Унпан сидел на совете воинов, решавших, принять ли это предложение, хотя ему едва сравнялось тринадцать зим. Он успел получить имя, молясь и постясь в священных горах Паха Сапа, — его видением стал лось, одиноко застывший над ущельем, — но его тело не было отмечено священными шрамами Пляски Солнца, превращавшими мальчика в мужчину.
Потому что племена лакота не собирались на Пляску Солнца уже очень, очень давно.
Потому что мальчики и мужчины лакота в большинстве своём погибли от пуль васичу, а оставшиеся в живых лакота были согнаны, как скот, за колючую проволоку пустынных земель, которые васичу назвали резервациями.
Ишнала Унпан и другие воины лакота согласились отправиться с пронырой Баффало Биллом на родину васичу — за Большую Солёную Воду. Резервация казалась Ишнала Унпану клеткой, и другого способа вырваться из неё он не видел.
На пароходе его жестоко укачивало, и все невыносимо долгие дни плаванья он провалялся в вонючем трюме, постыдно мечтая о смерти. Другим лакота было не до него — кто-то посмеивался над мытарствами мальчишки, а кто-то сам лежал в лёжку. Ишнала Унпан спасался только тем, что крепко сжимал в руке свой амулет из лосиного рога. Острые края амулета врезались ему в ладонь и приводили в чувство, сквозь бредовый морок он слышал плеск воды о борт парохода, гудки, топот ног и понимал, что ещё жив, а не сидит у Бесконечного Огня вместе с душами убитых лакота.
Ишнала Унпан был тощим, как хворостина, но живучим. Очутившись наконец на берегу, он быстро воспрял духом. Твердь под ногами больше не качалась, другие воины лакота были рядом, Баффало Билл купил для всех лошадей, чтобы индейцы успели их объездить до начала представления, а земля васичу оказалась такой интересной!
Пусть и чужой.
Все её чудеса не могли сравниться с чудесами, которыми Вакан Танка наполнил прерии и горы лакота, но от этого они не становились менее чудесными. Людская речь летела прямо по проволоке за сотни сотен шагов, каменные жилища васичу, не падая, устремлялись к самому небосводу, а диковинные железные создания васичу были опасны и извергали дым, но делали для них то, чего не могли сделать человеческие руки.
Ишнала Унпан был растерян, сбит с толку, но не показывал этого. Остальные лакота, гораздо более старшие, по-прежнему не обращали внимания на мальчишку, который ещё не стал мужчиной. Другие же циркачи сторонились его, словно он был опасным диким зверёнышем. Лишь молоденькая эквилибристка по имени Джози однажды подстерегла его за палаткой, заглядывая в глаза и пытаясь взять за руку, но он в ужасе отпрянул от неё и сбежал, сопровождаемый её заливистым смехом.
Ишнала Унпан свыкся со своим одиночеством — ведь даже имя, данное ему в Чёрных Холмах, означало — «Одинокий Лось».
Он старательно объездил молодого жеребца, доставшегося ему, и нарёк его Гхи — Рыжий. Ночевал он вблизи места, где пасся Гхи, прямо на земле, завернувшись в колючее одеяло.
В палатках лакота кисло воняло сивухой и блевотиной. Остальные воины лакота быстро пристрастились к огненной воде васичу и еле-еле продирали глаза к началу вечернего представления, чтобы вскочить на коней и изобразить нападение дикарей на лагерь переселенцев — к восторгу и ужасу собравшихся зрителей.
Ишнала Унпан тоже подгонял своего Гхи вслед за фургонами, издавая яростные кличи. На родной земле ему не пришлось обагрить рук человеческой кровью, он не убил ни одного васичу, и не знал, что испытывают остальные воины, посылая стрелы в парусиновые бока фургонов. Сам он не испытывал ничего, кроме стыда и тоски.
Может быть, остальные лакота чувствовали то же самое и именно поэтому заливали свою тоску огненной водой васичу?
В конце представления всем им надлежало упасть с коней на землю под восторженный рёв толпы, когда из-за фургонов вылетали кавалеристы в синих мундирах, спасая жизни поселенцев. Это было отвратительнее всего. А потом убитым дикарям следовало снова вскочить на коней и покинуть арену.
Баффало Билл, как ни старался, не мог заставить индейцев кланяться аплодировавшей публике.
Ишнала Унпан тоже не кланялся. Но чувства, что обуревали его, отчаянно искали выхода. Они были такими противоречивыми, эти чувства, и он понимал, что воину не пристало проявлять их, но однажды не выдержал.
Он не рухнул с коня в конце представления, как было положено. Он направил Гхи в самый центр арены. Сотни любопытных изумлённых взоров устремились на его тонкую бронзовокожую фигурку в потёртых леггинсах, на странный амулет, болтавшийся на голой груди, на остроскулое лицо в обрамлении спутанных прядей волос, спадавших ему на плечи.
Ишнала Унпану было всего тринадцать зим, но он знал, что должен сказать — не этим васичу, глазевшим на него, как на дрессированного медведя, и не остальным лакота, завороженно уставившимся на него с земли. Его слова предназначались Вакан Танке, который был вездесущ, и только ему:
— О Вакан, я клянусь, что научусь всем премудростям васичу, чтобы передать их нашему народу. Клянусь, что не дам себя сломать ни огненной воде, ни страху перед чудесами васичу, ни их пренебрежению. Клянусь, что вернусь к народу лакота, чтобы стать воином и вождём. Я сказал, хоука хей!
Волнение и страсть звенели в голосе мальчишки, не пожелавшего рухнуть наземь, и остальные воины лакота тоже медленно поднялись на ноги.
Когда последнее слово гортанной лакотской речи отзвучало, наступила мёртвая тишина. А потом раздались неуверенные хлопки, переросшие в шквал аплодисментов.
Краем глаза Ишнала Унпан поймал какое-то движение справа от себя и обернулся.
Белобрысая девчушка в нарядном платьице, глядя на него круглыми восторженными глазами, протягивала ему цветок. Ярко-алый и пышный.
Какая-то перепуганная женщина торопливо проталкивалась к ней сквозь толпу зрителей — наверное, мать или нянька.
Ишнала Унпан наклонился и неловко взял цветок из рук девчонки, совершенно не представляя, что с ним теперь делать.
— Хоука хей! — сверкнув глазищами, выпалила девчонка.
Ишнала Унпан засмеялся.
Он понял, что Вакан Танка услышал его клятву.
Название: О еде и революции
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 635 слов
Пейринг/Персонажи: кубинские партизаны
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: "Не скажу, что я лучший революционер, но что я лучший повар, чем он – это да!" (Фидель о Че Геваре)
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "О еде и революции"
В джунглях стояла влажная жара, как и всегда в это время года в полуденный час; в кронах деревьев на все голоса пели птицы.
На прогалине в пологом изгибе склона притулились пара навесов с редкой сетью гамаков под ними и одно кособокое сооружение, у которого были все четыре стены и даже дверь, запертая снаружи чем-то вроде гордиевого узла из грязной пеньковой веревки.
Впрочем, нет: было еще и кострище — пятно гари с остывающими угольями, две рогатины и большая посудина, неопознаваемая из-за своей закопченности, наполненная чем-то, что при известной доле оптимизма могло сойти за вареную черную фасоль.
Рядом на сухом бревне, предназначенном, судя по всему, в дрова, сидел тощий заросший человек с винтовкой за плечом и что-то увлеченно читал.
Вдруг невдалеке раздались приветственные возгласы; человек схватился за оружие, птицы загалдели, улетая, в гамаках началась суматоха.
Из леса гуськом выдвигался небольшой отряд.
Предводитель был высок и атлетически сложен. На нем были очки и высокая фуражка.
Человек у костра шагнул навстречу, и двое крепко обнялись.
— На гребне все спокойно, никого не встретили.
— Тоже спокойно, ждем вестей от товарищей из Эль-Омбрито.
— К вечеру будут. А еще мы зверски голодны. Что тут у на…
И тут взгляд пришлеца упал в посудину, и что-то в нем изменилось. Вдохновение, что ли, приугасло.
— Кхм. Кто готовил? — сказал он, не глядя никому в глаза.
Тот, что с книжкой, оскорбленно прищурился и подбоченился свободной рукой.
— Я! Вполне съедобно, как врач говорю. Бобовый крахмал в пригодном для потребления в пищу состоянии, а что?
Что-то приугасло и у тех, кто был еще слишком далеко, чтобы рассмотреть свой сегодняшний обед. Доставание ложек из вещмешков из бодрого стало каким-то вялым.
— Ничего-ничего.
Высокий обошел тощего по кругу, положил себе четко выверенную долю темно-серого месива, отошел под навесы, плюхнулся в гамак и полушепотом прошипел:
— Камило, просил же тебя не давать ему готовить…
На соседнем гамаке Камило, заросший, как узник одного замка на другом конце планеты, поднял с лица шляпу-сомбреро, выпростал из драной сетки одну ногу и продекламировал знакомым по предыдущей мизансцене голосом с тщательно скрываемой, но оттого только более заметной смешинкой:
— Хэй, революционное пламя должно гореть в каждом деле одинаково ярко, и командиры первыми должны быть в этом примером!
— Чтоб тебя. Пусть горит, всецело за, но кто ж на нем жратву-то готовит. Я тебя умоляю, проследи.
— Тихо, командир, не мути народ, – уже своим голосом протянул Камило, белозубо улыбнулся, ловким движением выудил откуда-то приборы и пошел за своей долей.
Высокий снял фуражку, задвинул очки на лоб, мученически зажмурился и поднес ложку ко рту.
...Через несколько минут, потребных для распределения удовлетворения базовых потребностей человека по мискам, со стороны костра раздалось радостное:
— Хэй, да тут и на вечер немного осталось!
Ложки замерли в руках, и на миг воцарилась какая-то обреченная тишина.
В ней было очень хорошо слышно, как в дверь дощатого сооружения несмело постучали изнутри.
— Братцы, дайте пожрать, а?..
Высокого всегда отличала удивительная способность чувствовать настроение народных масс.
Он поднялся, бодрым шагом подошел к краю навеса, выпрямился во весь рост, патетически вытянул в сторону руку с миской и хорошо поставленным голосом бывшего адвоката воззвал:
— Товарищи партизаны! Как насчет проявить революционное милосердие и отдать этим жертвам пропаганды кровавого режима* часть нашего ужина? Кто за — поднимите руки!
Лес разом погустел.
— Спасибо, товарищи! Я счастлив вашей сознательности!
Патетический тон сменился на деловой.
— Второй половиной ужина займусь сам — командиры должны быть примером, а потом пойдем по алфавиту. С конца. Товарищ дежурный по питанию, покормите заключенных и подготовьте мне посуду, пожалуйста.
Дежурный по питанию оглядел диспозицию, медленно сунул книжку за пазуху… и засмеялся на весь лес.
К нему подходили, хлопали по плечу и тоже смеялись.
Пройдет совсем немного времени, и он станет министром экономики и по совместительству отличником социалистического труда, кладя кирпичи, таская мешки и рубя тростник.
Но готовить ему больше не случится.
Еще много-много лет.
* В отрядах кубинских партизан пленных, которые могли рассказать об отряде что-то полезное, так за собой и таскали, чтобы никого не убивать без крайней необходимости.
Название: Всего лишь золото.
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 837 слов.
Пейринг/Персонажи: Эрнан Кортес, Каталина Суарез.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: нет повести печальнее на свете, чем повесть о непонимании, с кем имеешь дело.
Примечание/Предупреждения: аделантадо – конкистадор, направляемый королём на исследование и завоевание земель за пределами испанских владений; алькальд – глава городской администрации.
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "Всего лишь золото"
Деньги — это всего лишь золото.
Каталина Мария Суарез их никогда не считала, даже слова такого не произносила. «Ценности» — это о дворцовом или церковном убранстве, украшениях, посуде, предметах искусства; «средства» — о представившихся возможностях и способах достижения целей; «богатство» — о том, чего алчут мелочные, одержимые низменными страстями люди.
Каталина полагала себя выше этого. Она не собиралась марать собственную честь рассуждениями о деньгах и не желала слышать, чем уплачено за ее наряды и драгоценности, за кружева и туфли, за еду на ее столе и вино в ее кубке. Да и зачем ей было это знать? Такие вопросы оставались в ведении мужчин — сначала отца, потом брата, потом супруга сестры…
Последний, надо сказать, был совершенно одержим заботой о своем благосостоянии. Казалось бы — удостоенный королевского доверия аделантадо, завоеватель и губернатор Кубы дон Диего Веласкес был человеком пусть не самых утонченных манер, но все же респектабельным и уважаемым! А беспокоился о финансах так, словно всю жизнь провел лавочником. Каталину это возмущало.
Возмущение, впрочем, не мешало ей жить за чужой счет. В конце концов, ее красота, ее ум, ее очарование — разве могли иметь цену? Едва ли деньги заменили бы ее сестре приятное общество, утонченные беседы, изысканные развлечения. Не говоря уже о том, что жена губернатора и ее компаньонка обязаны соответствовать своему высокому положению. А потому Каталина без толики сомнений заказывала дорогие ткани, новые брошки, четки, гребни; много жертвовала на церковь — как и полагается порядочной женщине. И, разумеется, не утруждала себя размышлениями, во сколько обходятся ее потребности.
Выйдя замуж за соратника дона Диего, тогдашнего алькальда кубинской столицы Эрнана Кортеса, Каталина не стала лучше считать. Супруг же мало того, что оказывал неподобающие знаки внимания множеству дам, мало того, что не расстался с официальной любовницей, но еще и имел отвратительную привычку постоянно думать о золоте. Сначала о том золоте, которое ему требовалось для сбора экспедиции в Мексику, потом о том, которое он рассчитывал получить в своих завоеваниях. Каталину это беспокоило.
Беспокойство, впрочем, не мешало ей вести привычный образ жизни. Его нарушила только окончательная ссора мужа с кубинским губернатором. Состояние Кортеса, вернее, те ничтожные крохи, что остались от него после снаряжения кораблей и армии для покорения новых земель, было конфисковано. Каталина могла бы вспомнить о деньгах, оказавшись без средств к существованию, — но она не вспомнила. У нее был брат, у нее была сестра, ее не оставили бы без крыши над головой, а значит, следовало всего лишь стать скромнее. Это в любом случае казалось более достойным, чем подсчитывать гроши.
Благородные страдания обременяли Каталину довольно долго. Только через четыре года на Кубу прибыл посланец Кортеса — он привез письма и… золото. И распоряжение забрать в Мексику — не ее, законную супругу, а пресловутую любовницу! Каталина явилась на корабль лично, уверенная, что ей не посмеют перечить — так и вышло. Капитан согласился доставить ее в Веракрус. Оттуда ей пришлось добираться к мужу самостоятельно — вернее, полагаясь на взятых с собой родственников и встреченных уже в Мексике идальго. Они платили проводникам, платили за ее носилки, платили за пищу и воду…
Донье Каталине было недосуг заниматься такими вопросами. Ведь теперь она была женой не алькальда, а правителя Новой Испании, и должна была посвятить себя иным делам, не настолько приземленным.
Эрнан обосновался в Койоакане, избрав его столицей своих владений. Каталина считала городишко жалким, спешно возведенный монастырь Иоанна Крестителя — непримечательным, а одноэтажный дом Кортеса, гордо называемый «дворцом» — нелепым. Тем не менее, следовало соблюдать приличия. Эрнана светские условности не заботили — он проводил время со своими друзьями-головорезами или с любовницами-индианками, среди которых особенно выделялась некая Малинче, «переводчица» и, по мнению доньи Каталины, отъявленная дрянь. Законная супруга не смогла вернуть расположение Кортеса — он огрубел в бесконечных войнах, погряз в мечтах о новых завоеваниях и не интересовался ничем, кроме побед, оружия и денег. Каталину это раздражало.
Раздражение, впрочем, не мешало ей привносить в жизнь Койоакана определенный лоск. Она собрала вокруг себя более-менее приличное общество, устраивала пышные приемы и торжества, стала законодательницей мод и за два месяца сумела в определенной степени облагородить столицу своим присутствием. Вернуться к роскоши оказалось приятно, тем более, сейчас Каталина могла позволить себе куда больше, нежели в прошлом. В ее распоряжении оказалась казна Кортеса — золота у Эрнана было достаточно, чтобы покрыть все необходимые траты.
Каталина не считала денег, однако их почему-то без устали считал Кортес. Ей приходилось регулярно напоминать мужу, что он обязан ее обеспечивать. Приходилось бороться с его бесконечными наложницами — дочерьми всевозможных индейских вождей. Приходилось терпеть выходки его приятелей, мириться с тем фактом, что все они лезли в ее дела, мешали и сплетничали. Приходилось даже доказывать, что самый могущественный человек в Мексике должен содержать собственный двор наподобие пусть не королевского, но хотя бы губернаторского.
А деньги — это всего лишь золото.
Правда, Эрнан от такой формулировки по необъяснимой причине кривился, будто у него открывалась одна из старых ран.
Ночь в канун Дня всех Святых 1522 г. выдалась беспокойной. Слуг во дворце правителя Новой Испании разбудил вопль самого Кортеса — поднявшись к супруге, он обнаружил ее мертвой.
Несмотря на то, что одна из камеристок призналась на допросе, будто бы спальня ее госпожи была в беспорядке, рядом с телом валялись порванные драгоценные четки, недавно доставленные из Испании, а сама донья Каталина выглядела задушенной — эти показания сочли незначительными. Расследование ни к чему не привело.
Название: Прошлое прошло
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 838 слов
Пейринг/Персонажи: южане, северяне
Категория: джен
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Старый Юг сгинул в горниле войны…
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "Прошлое прошло"
Дуб рос прямо у стен усадьбы, названной владельцами «Магнолия». И магнолии, давшие ей имя, тоже росли здесь, шурша на ветру плотными листьями, о которых в двадцатом столетии скажут — словно пластиковые.
Дуб проклюнулся из жёлудя, откатившегося от расщеплённого молнией и засохшего материнского дерева. В то время лишь нога обутого в мокасин краснокожего мягко ступала по этой усыпанной сосновыми иглами тёплой ржавой земле. Убивая оленя, медведя или пуму, краснокожий просил прощения у духов убитых за то, что причинил им боль, и обещал встретиться с ними в стране Вечной Охоты. Но краснокожие ушли отсюда прочь — в страну Вечной Охоты или за Миссисипи, когда в вековой чащобе бодро застучали топоры белолицых людей.
Белолицые привезли с собой чернокожих, которые прислуживали им и работали на бесконечных полях хлопчатника, высаженного там, где когда-то зеленела трава. Их тёмные спины блестели от пота, когда они мерно взмахивали мотыгами под заунывные песни своей родины.
Дуб уцелел, когда рядом с ним выросли стены усадьбы «Магнолия». Его не коснулся топор — новые хозяева этой земли его пощадили. Усадьба, пристройки к ней и лачуги рабов, беленые известью, возникли как по волшебству, словно были здесь всегда. Текли годы, дуб продолжал тянуться к небу, слушая, как шумит вокруг людская жизнь — как хрустит гравий подъездной аллеи под коляской прибывших гостей, как визжат и хохочут многочисленные негритята, как играет клавесин в парадной гостиной, разбрызгивая звуки, будто капли дождя, и нежно звенит хрустальный женский смех.
Единственная дочь хозяев «Магнолии» росла балованным сорванцом. Частенько по ночам она в одной длинной сорочке забиралась на протянувшуюся как раз под её окном длинную и толстую ветку дуба. И покачивалась там, сонно уставившись на полную луну, словно крохотный призрак. Однажды конюх-негр, вышедший в полночь по нужде, заметил её в ветвях и отчаянно заорал, вращая белками глаз на посеревшем от страха лице. А в пустой спальне хватилась девочки её толстая старая нянька. То-то был переполох!
Потом девочка выросла, стала молодой леди, но так и осталась егозой. Только дуб знал, что она торопливо и проворно спускалась, цепляясь за его сучья, к подножию — где её ждал жених, лейтенант армии конфедератов в новёхоньком сером мундире. Наутро он должен был уйти на полыхающую недалёким заревом войну, и девушка позволила ему сцеловать со своих щёк горячие слёзы.
Он не вернулся. Сгинул где-то, защищая эту красную тёплую землю и эту девушку.
Когда усадьба «Магнолия» была сожжена дотла захватившими её северянами, дуб уцелел. Он величественно высился над печальным обгоревшим остовом дома, рядом с двумя уцелевшими печными трубами и обугленной грудой кирпичей и золы.
Девушка по-прежнему приходила к нему, прижималась залитым слезами лицом к его грубой коре и слушала успокаивающий шелест чуть пожухших от огня листьев над головой. Её отец тоже не вернулся с войны, а мать умерла от «лихоманки», как говорила нянька. Почти все рабы разбежались кто куда, молоденьких негритянок увезли с собою солдаты-янки, усадив их на сёдла позади себя. Нянька, кряхтя, ругательски ругала «черномазых дурёх».
Девушка вместе с нянькой жила в пристройке к кухне, почему-то пощаженной огнём, полола грядки и собирала на поле уцелевший хлопок, словно рабыня, чтобы не умереть с голоду. Но она отказалась продать свою землю прибывшему с Севера хитрому проныре-янки, желавшему купить «Магнолию» за бесценок. Точно так же она отказалась стать его женой и переехать в Чарлстон, бросив руины, что некогда были её домом.
А потом она умерла от тифа, став тенью среди сотен тысяч других теней, которые витали над разорённым, обугленным и опозоренным Югом, — витали, не в силах бросить его даже ради вечного покоя.
Прошлое прошло.
Особняк, возведённый пронырливым янки на месте обгоревших руин, уже не был прежним домом, хотя новый хозяин скрупулёзно сохранил и старый фундамент, и «колониальный стиль», а также имя усадьбы — «Магнолия». И сохранил дуб, который всё так же тянулся к небу. Тянулся, но ничего уже не ждал.
— Взгляни, Боб, вон та усадьба, о которой я тебе толковала.
— Хм. Живописное местечко. Режиссёру должно понравиться. Щёлкни-ка её, Герти.
— Уже. Как думаешь, хозяева дадут разрешение на съёмки?
— Ну, если они видели хоть один наш сериал, то наверняка. «Магнолия»… Интересно, она была построена уже после войны? Смотри, какой дуб!
— Да-а, этому старику наверняка лет двести…
— Можно закрутить чудный сюжетец — благородная южанка растёт вместе с этим дубом… по ночам вылезает из окна спальни и спускается по его ветвям к своему любовнику…
— Жениху. Тогда были другие нравы, Боб. Девушки блюли свою честь.
— Ох-ох-ох! Как ты высокопарно стала выражаться, Герти, будто сама сценарий пишешь! Нет секса — нет заманухи для зрителей.
— Зато соответствует исторической правде.
— Ерундистика какая! Не мешай полёту моей фантазии… Потом его убивают на войне, и она, поплакав, выходит за другого. За северянина. Он долго её добивался, и она наконец сдалась, поняв, что жизнь продолжается! Чего ты сморщилась? Это трогательно и символично!
— Она бы нипочём так не сделала. Скорее бы умерла. Да, она умерла, я чувствую.
— Да не дури ты, Герти, конечно, умерла, ведь прошло сто с лишним лет!
— Нет, она умерла как раз тогда, сразу после войны, я точно знаю.
— Юг на тебя хреново влияет, ты ударяешься в мистику, малышка… Ладно, хватит без толку рассусоливать.
— Мне кажется, она всё ещё где-то здесь, эта девушка.
— Ну ты даёшь, Герти… Всё, поехали отсюда.
Машина тронулась с места и скрылась за поворотом дороги.
Название:Тринадцать?
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 925 слов.
Пейринг/Персонажи: члены первой экспедиции Франсиско Писарро.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: конкистадором можешь и не быть, но вот кастильцем быть обязан.
Примечание/Предупреждения: несколько вольное обращение с малоизвестными историческими реалиями.
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "Тринадцать?"
В аду должно было быть жарко. Но в аду оказалось мокро.
Мокрым было все. Лохмотья, по недоразумению называемые одеждой. Волосы, давно не поддававшиеся никакому распутыванию. Немногочисленные пожитки. Оружие. Инструменты. Деревья и лианы. Хлюпающая под ногами земля. Даже воздух, которым было трудно дышать и который оседал на коже тяжелыми каплями.
Алонсо хотел есть. И спать. Он не смог бы сказать, чего больше. Он вообще боялся, что разучится говорить — за последние недели они со спутниками едва ли перемолвились десятком фраз. Наверное, больше всего Алонсо мечтал о сухих сапогах. Или о том, чтобы перестали болеть до крови стертые плечи и ноги. Или еще о чем-то, чего уже не хватало сил представить.
Когда-то давно отец говорил ему, что мужчина должен сносить невзгоды без жалоб. Интересно, что бы сказал идальго де Рибера о ситуации, когда мысль о жалобах просто не приходит в голову? Не из какой-то там отчаянной стойкости, не из-за того, что жаловаться некому, а просто потому что все чувства как будто выгорают, испаряются, словно соки из иссушенного солнцем цветка.
Алонсо старательно придумывал этот ответ, механически переставляя ноги, не обращая внимания на хлещущие похуже розог ветки, стараясь забыть о тяжеленном тюке за спиной. Он вспоминал интонации отца, восстанавливал перед внутренним взором смуглое лицо, пытался представить, как движутся губы и шевелятся черные с проседью усы. Получалось плохо — память подсовывала картинки с отпевания, а бледный человек в гробу был совсем не похож на Родриго де Рибера, каким помнил его сын.
Нет, Алонсо вовсе не собирался предаваться скорби — печаль давно отболела, а прочие переживания остались слишком далеко. Вот только нужно было думать хоть о чем-нибудь. Или считать. Почтенный альгвасил де Эррера советовал считать шаги, а доктор Лупе, напутствовавший их при отбытии из Панамы, предлагал считать вдохи и выдохи. Алонсо уже на пятый день путешествия осознал пробелы в собственном образовании — он просто не знал таких огромных чисел. Да и сбивался, особенно когда его господин чего-нибудь требовал.
Антонио Каррион вообще оказался весьма требователен. Поначалу ему было нужно то копье, то мачете, то вино, то платок, то помочь затянуть ремешки кирасы, то снять сапоги, то сбегать к начальнику экспедиции с запиской, то еще что-нибудь… Алонсо не ожидал такого вала поручений, но свыкнуться со своей ролью получилось в итоге проще всего. В конце концов, он был оруженосцем — а, например, Меза, черный помощник артиллериста де Кандии, имел право называться разве что слугой. Правда, вся остальная разница между ними заключалась только в цвете кожи. Ну и еще в том, что Меза был старше, сильнее и выносливее.
Зато Алонсо не боялся. Ничего не боялся: ни страшных историй, которые рассказывали на привалах солдаты, ни змей, ни отравленных стрел, ни ловушек, ни болезней. Не то чтобы он был таким храбрым — просто страх отнимал слишком много сил. Когда их отряд впервые столкнулся с индейцами, Алонсо чуть не пропустил это событие — был слишком занят поручениями господина Антонио. Тот желал аркебузу, одновременно кричал «пошел прочь!» и «где тебя черти носят?!», ругался так, что закладывало уши, а в итоге велел не путаться под ногами, затолкал Алонсо под какой-то деревянный ящик и приказал не высовываться.
Алонсо честно не высовывался, хотя посмотреть, конечно, хотелось. И на индейцев, хоть их было сначала почти не видно, и на господина Антонио, который дрался так, что казалось, будто он заговоренный. Конечно, за такие мысли Алонсо бы не поздоровилось, но он не собирался ими ни с кем делиться. Да и кто стал бы слушать мальчишку, от которого проку почти никакого? Зато потом господин Каррион разрешил глянуть на туземцев; мертвые оказались совсем жалкими. Разрисованные какими-то дикими узорами, в окровавленных перьях и бусах — они напомнили Алонсо разбросанных кукол. С одним отличием — эти куклы умели убивать. Пока не умирали сами, разумеется.
Но смерть тоже утратила свое значение. Господин Антонио ее точно не страшился, и Алонсо сначала решил, что и ему негоже, а потом… потом — привык. Из Панамы они вышли в составе большого отряда: почти 130 конкистадоров, несколько лошадей и множество слуг. Через пару месяцев ряды их значительно поредели — кто-то умер от ран, кто-то от странной лихорадки, кому-то не хватило еды, а кто-то затерялся в джунглях. Алонсо был рад задержаться на острове, где изнуренные бесконечной борьбой с чужой землей первооткрыватели ждали помощи из Панамы. Но вместо помощи корабль привез приказ губернатора немедленно отправляться назад.
Слова, произнесенные по этому поводу их предводителем, господином Писарро, Алонсо запомнил. Тот нашел в себе вдохновение на красивый жест — прочертил шпагой линию на песке, перешагнул ее и обратился к своим людям:
— Оставшихся здесь, — сказал он, — ждет дорога в Панаму, к поражению и бедности. Тех же, кто пойдет за мной — дорога в Перу, к славе и богатству. Истинные кастильцы выберут то, что им подобает!
Алонсо, конечно, не считал себя истинным кастильцем, а господин Антонио вроде был родом из Эстремадуры, но почему-то он, как и де Кандия, вообще выросший на Кипре, без колебаний подошел к Писарро, и выбора не осталось. Предавать человека, который не раз спасал Алонсо жизнь, и которого однажды умудрился спасти он сам, как-то не вписывалось в его представления о чести и достоинстве.
Кончилась эта авантюра… Хотя кто сказал, что она кончилась? Она все длилась, и длилась, и длилась. Груды золота, ждущие «где-то на юге» в сказочном Перу, Алонсо уже не волновали. Ему казалось, будто проклятая сельва простирается во все стороны без конца и края, и под небом больше ничего, кроме нее, нет. Каждый день им приходилось сражаться с окружающим миром, а хуже всего было то, что требовалось исключительно побеждать. И они побеждали — куда деваться?..
Если бы Алонсо сказали, будто оставшихся с Писарро конкистадоров потом назовут «Тринадцать Великих», он бы не удивился. И не расстроился бы, узнав, что его собственного имени среди этих тринадцати — нет.
В конце концов, считали только воинов, а он был просто оруженосцем. Зато — настоящим кастильцем.
Название: 20.12.2012
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 913 слов.
Пейринг/Персонажи: мезоамериканский пантеон.
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: новогодние каникулы — роскошь, доступная почти каждому.
Примечание/Предупреждения: modern AU.
Миктлантекутли — владыка загробного мира и преисподней. Тлалокан — одна из обителей мира мертвых, куда отправлялись утонувшие и убитые молнией. Шолотль — брат Кецалькоатля, проводник душ в загробный мир, бог сумерек, огня и неудачи. Тескатлипока — повелитель холода и ночи, бог северной стороны света. Чальчиутликуэ — богиня пресной воды, озёр и рек, жена Тлалока. Уицилопочтли — бог ясного дневного неба, молодого солнца, войны и охоты. Шочикецаль — богиня любви, цветов, плодородия, игр. Шочипилли — бог музыки, веселья, покровитель искусств и измененного состояния сознания. Тлалок — бог дождя, грома, наводнений и климатических катаклизмов.
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "20.12.2012"
— Ну и где он? — чарующий женский голос казался несколько утомленным.
— Что «ну и»? Вернется. Хватит уже ныть, — ответ прозвучал неприязненно, внушительным басом.
— Прекратите, — вмешался некто третий, чью половую принадлежность оказалось затруднительно выявить. — Ваши ссоры всем надоели.
В вип-зале ожидания международного аэропорта имени Бенито Хуареса было непривычно людно. Обыкновенно тут скучали до рейсов всего пара десятков человек; многочисленные делегации каких-нибудь офисных начальников или успешных бизнесменов со свитами появлялись редко. Сегодняшнее же шумное сборище напоминало карнавал или шабаш — при том, что вся эта толпа человек в семьдесят состояла если не из родственников, то как минимум, из близких знакомых.
Будь сотрудники аэропорта более любопытны, они бы, наверное, предположили, что из Мехико улетает какой-то эстрадный ансамбль или цирковая труппа. С весьма неплохими гонорарами — хватило же им денег выкупить весь вип-зал на несколько часов! Да и выглядели пассажиры пусть и весьма экстравагантными, но холеными, будто каждый из них только что сошел с журнальной обложки.
Пестрая компания разбилась на отдельные группки вокруг очевидных центров притяжения. Один из них образовывала разговорчивая троица: знойная красотка аппетитнейших форм, мрачный мужик с физиономией серийного убийцы и невысокий худощавый парень томного вида.
— Его только за смертью посылать, — пожаловалась прелестница и эффектным движением закинула ногу на ногу, обнажая стройное загорелое бедро.
— Уже посылали, — вмешалась в беседу высокая дама с разрисованным под череп лицом и алой розой в смоляных волосах. — Так я потом еще лет… много натыкалась на заготовленные ему ловушки. Ям накопали зачем-то по всему саду. А у меня там альпийская горка была, между прочим!
— К Миктлантекутли все претензии, — меланхолично откликнулся томный. — Это он у тебя параноик. Думать надо было, когда замуж выходила. А брату что — упал на колья, полежал, восстал, отряхнулся и дальше пошел. И кстати, его в тот раз посылали не за смертью, а за мертвыми. Демография подкачала, пришлось из вторсырья… Он вообще на ногах же не держался. Он же пьяный был!
— Ой, не ври, — рассмеялась красотка. — Можно подумать, ты его тогда в спину не толкал.
— Тогда — не толкал. Я вообще там курьером подвизался, и надо сказать, эти, — он махнул рукой в сторону загримированной, — зарплату задерживали.
— Вы достали! — неожиданно взревел мужик. — Может, альбом с фотографиями еще притащите? «Вот я в детстве, вот мы с мамой в планетарии, а вот я выкидываю голову сестры, и она превращается в луну»? Устроили тут… — он говорил и сжимал кулаки, а небо за окнами ощутимо темнело.
— Да не кипятись так, — сразу сбавила тон красавица. — Отменят рейс из-за погодных условий, будешь знать. Надо же себя как-то сдерживать…
— Кому это — надо? — подозрительно сощурился мрачный и стал чем-то похож на рассерженного ягуара.
— Ну уж точно не тебе, — насмешливо протянул парень, отрываясь от своего зеркально блеснувшего планшета. — Ты же у нас буйный. Хотя иногда – чурбан чурбаном. Или кувшин кувшином?
— Тебе ревматизм выписать? Или водянку? Или сразу молнию промеж глаз?
— Слушай, я в Тлалокан не тороплюсь. У тебя там вечно трубы текут, а у меня от сырости насморк, — в подтверждение своих слов томный заразительно чихнул.
— Уймитесь, котики, — проворковала красотка и одной рукой обняла мужика за обтянутое черно-синим свитером плечо, а другой потрепала парня по острой коленке. — Рано или поздно он вернется, и все наладится…
— Руки, — раздался сверху нежный голос. — Руки от чужого мужа убери. Пожалуйста, — новое действующее лицо принадлежало миловидной девушке в голубом, красиво задрапированном на бедрах платье. — Шолотль, радость моя, а это ведь у тебя планшет Тескатлипоки? Он его обыскался…
— Ничего не знаю. Он про щит какой-то спрашивал, — отрезал парень и сунул почему-то задымившийся гаджет за спину. — Я брату пожалуюсь.
— Только попробуй. Мы на самолет опоздаем, если они снова сцепятся! — перебил его мрачный. — Их вообще надо подальше друг от друга держать. Ты мне лучше, Чальчиутликуэ, скажи, с каких пор этот прохвост стал «твоей радостью»?
— Уицилопочтли тогда тоже стоило «подальше держать», — проигнорировала его вопрос супруга. — Но уже поздно. Минут пять назад они с Теской устроили соревнование по армрестлингу.
— Мать моя женщина! — взвыл Шолотль. — Шутишь, Чальчи?! Получится же как в прошлый раз: то закат, то восход, то снова закат, и все ближе, ближе к ночи, а потом бац — и утро. А в новостях еще полгода будут перетирать за магнитные аномалии и затмения…
— Ну а чего ты хотел? Им скучно. Им жарко. Им кока-колу безо льда принесли. А мать твоя, не к ночи будь помянута…
— Давайте не будем переходить на личности, — вздохнула забытая было красавица и поджала губы. — Мне тоже жарко и скучно. Но я не бегу Шочикецаль за косы таскать... — Она обернулась и нахмурилась: — А это еще что там?
— Где? — переспросила Чальчиутликуэ, и тут из центра зала донеслось весьма мелодичное, хотя и совершенно бессвязное пение.
— Опять Шочипилли обдолбался, — прокомментировал Шолотль, наблюдая, как смуглый, лаконично одетый красавец в ярком венке, не ограничившись вокальной партией, пускается в пляс, помахивая странно благоухающим букетом. — Творческая личность, что с него взять... Тлалок, может, ты его свяжешь и спрячешь в чемодан? С этим наркоманом нас на борт не пустят. И веник надо у него отобрать, а то все надышимся.
Тлалок, судя по всему, был с предложением вполне согласен. Он уже начал подниматься с кресла, и выражение его лица не обещало творческому Шочипилли ровным счетом ничего хорошего. На горизонте стали собираться жутковатые черные тучи; Чальчиутликуэ ахнула, попыталась что-то сказать…
В этот момент стеклянные двери в зал распахнулись. На пороге возник высоченный блондин в ярко-зеленом костюме, лиловом галстуке и синей рубашке — он вдохновенно взмахнул руками и на все помещение провозгласил:
— Билеты у меня! Можем идти на регистрацию!
Ответом ему были нестройные, но полные энтузиазма крики. Преимущественно, толпа голосила «ну наконец-то!», «пусть теперь Тонатиу отдувается!», «летим на море!» и «ура, отпуск!».
Сотрудники аэропорта с удивлением думали, что так радостно их пассажиры встречают новогодние каникулы впервые.
Как будто не отдыхали уже несколько тысяч лет.
Название: Память рук
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 795 слов
Пейринг/Персонажи: кипукамайок.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: империя инков рухнула, а старый кипукамайок всё вяжет узлы...
Примечание/Предупреждения: кипу — узелковое письмо, кипукамайок — изготовитель кипу, часки — гонец.
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "Память рук"
Сморщенный старик греет древние кости, сидя на солнышке у входа в небогатое своё жилище. Крючковатые пальцы вяжут узлы на разноцветных нитях, лишенный зубов рот скомканно, невнятно бормочет какие-то слова, те повторяются, как и узор. Затянется узелок — прорвётся сквозь тонкие, по-старчески поджатые губы похожий на всхлип звук, словно большой воздушный пузырь поднимется из глубины болота на поверхность. Занятие кропотливое, требующее немало терпения и внимания. Первого не занимать: достигшим столь почтенного возраста свойственна выдержка и чужда чрезмерная суета, но поблёкшие от времени глаза не следят за плетением, веки полуопущены: зрение уже не то, не так остро, как в былые годы, притупилось, да и незачем ему смотреть. Руки знают своё дело, они всё помнят досконально, каждую петельку, им теперь ничего не забыть до самой смерти. К ней старик успел приготовиться заране, ещё лет пять назад доделав своё погребальное кипу. Его он плёл торопливо, боясь оставить труд незавершённым, поскольку опасался, что сам помрёт раньше или же совсем ослепнет и ослабеет. Нынче спешить некуда. Наступит беспросветная тьма, придёт немощь, не сможет мастер больше трудиться — так тому и быть, отложит старый кипукамайок последний шнур, вздохнёт тяжко, признает свои бесполезность да беспомощность. С этой мыслью он давно свыкся, ведь от неизбежного не скрыться, как ни старайся, с ним можно лишь только смириться. Приноровился он вязать почти на ощупь, но цвета различать всё равно надо, а ему сложно: не разобрать уже, где снежно-белый горных вершин, где соломенный, зелень неотличима от синевы, а особенно худо с коричневым — вовсе с ним беда: мешается он то с красным, то с чёрным, то с жёлтым в зависимости от оттенка. Каждый раз старик трясётся от охватывающих его волнения и страха перепутать цвет, когда возникает необходимость начать новый моток, вздрагивает от испуга, чуть почудится ему ошибка, потому и подолгу рассматривает шерсть перед тем, как продолжить свой труд, подносит поближе к лицу, силясь разглядеть цвет, тщательно проверяет, верен ли тот. Эх, подавал бы ему кто нити нужного цвета! Тогда и совсем ослепнуть не жалко б было, но некому сидеть с ним, некому ему передать своё умение.
Сыновья его погибли, сражаясь со светлокожими чужаками, вместе с другими воинами. Никто из их отряда не вернулся назад. Неведомый ему кипукамайок, отступая с тем, что осталось от войска, пересчитал тела и завязал соответствующее количество узлов на траурной верёвке, а быстроногий часки доставил послание. Память зла, не покидают его воспоминания о том, как взвыла его любимая жена, тогда ещё моложавая, красивая женщина, когда он сбивчиво рассказал ей о принесённом ему для прочтения донесении с места битвы, всю ночь она прорыдала, а на следующий день её не узнали: волосы поседели, едва наметившиеся морщины углубились, сделались чётче, заплаканные глаза были красны, ресницы изрядно поредели. Сам он тоже оплакивал сыновей вместе с женой. Именно с того момента и начало портиться зрение. Дочерей унесла невиданная доселе болезнь, разразившаяся чуть позднее. Много людей полегло от небывалого мора. На умерших и взгляд бросить страшно было — тела всюду покрывали жуткие, внушавшие ужас и омерзение язвы. Самого его зараза не тронула, пощадила, обошла стороной она и внучку. Та живёт и сейчас с мужем неподалёку, держит лам, чешет с них шерсть, носит её, прочие материалы и пищу деду, не забывает старика, заботится о нём, но серьёзно учиться всем премудростям изготовления кипу не стала, так, овладела лишь навыками плетения простейших схем, не вникая во что-либо хоть чуточку более сложное.
Скользят иссохшиеся пальцы по верёвкам, перебирают узлы, считая и проверяя их. Количество узлов и их тип неизменно оказываются правильными, а цвет... Кто ж его разберёт?! Перед глазами рябит россыпь разноцветных пятен, будто слёзы текут, мир и узор дробятся на расплывающиеся осколки, тонущие в дрожащей пелене. Некому помочь. Внучка зайдёт лишь под вечер, может, назовёт цвета, а до её прихода дряхлый старик может только сплетать нити да вязать узлы, надеясь, что не надо будет распускать слишком много.
Внучка и вправду частенько навещает его. Её скромных знаний хватает, чтобы заметить инородную нить; то тут, то там промелькнёт среди коричневых бледно-красная, а синие перемежаются зелёными, но девушка молчит, не желая расстраивать старого кипукамайока, ей жалко деда, из рук которого выходят изумительные узоры, повествующие о великом прошлом их народа, недавних скорбных событиях и безрадостном настоящем. Кому они нужны, когда на несколько дней пути вокруг нет никого, кто мог бы их прочитать? Никто больше не собирает податей. Империя пала, с ней рухнул целый мир, а в новом не нашлось места бывшему чиновнику. Урожай посчитать и внучка сможет, справится она и с небольшим ритуальным кипу, которое и составлять-то не надо — всё уже давно составлено, повторяй только, можно даже не думать...
Сгорбившаяся под тяжестью собственных лет старуха уже не может объяснить, почему здесь завязала два узла, а там — три, не может прочесть творений древних кипукамайоков, но она крепит нити к шнуру, вяжет на них узлы... Она не помнит, какой узел и на какой верёвке следует завязать дальше, но по-прежнему гибкие пальцы сами вяжут тот самый и именно там, где он должен располагаться.
URL записиСписок работСписок работ Клятва О еде и революции Всего лишь золото Прошлое прошло Тринадцать? 20.12.2012 Память рук |
Открыть все MORE
Название: Клятва
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 992 слова
Пейринг/Персонажи: Ишнала Унпан, Баффало Билл и др.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: конец XIX века. 13-летний Ишнала Унпан из племени лакота попадает в труппу Баффало Билла, гастролирующего по Европе со своим шоу «Дикий Запад».
Примечание/Предупреждения: Перевод некоторых имён и названий с языка лакота: Ишнала Унпан – Одинокий Лось, Вакан Танка — Великая Тайна, верховное божество племён североамериканских прерий, васичу — бледнолицые (дословно — «забирают всё»), Паха Сапа — Чёрные Холмы.
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "Клятва"
Это была чужая для Ишнала Унпана земля. Чужими были люди, деревья, дома, речь, даже запахи.
Ветер родных прерий пах цветущими травами, дымом костров, вольной водой бесчисленных ручьёв — детством и свободой. Потом ветер стал приносить запахи войны — пожарищ и мертвечины. Но даже пленённая, обуглившаяся земля прерий оставалась родной для пленённых людей лакота.
На земле, откуда пришли захватчики-васичу, пропахшей железом и нечистотами, Ишнала Унпан стал чужаком, как остальные воины лакота, согласившиеся отправиться с цирком пронырливого Баффало Билла за Большую Солёную Воду. Чтобы показать удаль и силу лакота, — говорил Баффало Билл, хитро усмехаясь.
Ишнала Унпан сидел на совете воинов, решавших, принять ли это предложение, хотя ему едва сравнялось тринадцать зим. Он успел получить имя, молясь и постясь в священных горах Паха Сапа, — его видением стал лось, одиноко застывший над ущельем, — но его тело не было отмечено священными шрамами Пляски Солнца, превращавшими мальчика в мужчину.
Потому что племена лакота не собирались на Пляску Солнца уже очень, очень давно.
Потому что мальчики и мужчины лакота в большинстве своём погибли от пуль васичу, а оставшиеся в живых лакота были согнаны, как скот, за колючую проволоку пустынных земель, которые васичу назвали резервациями.
Ишнала Унпан и другие воины лакота согласились отправиться с пронырой Баффало Биллом на родину васичу — за Большую Солёную Воду. Резервация казалась Ишнала Унпану клеткой, и другого способа вырваться из неё он не видел.
На пароходе его жестоко укачивало, и все невыносимо долгие дни плаванья он провалялся в вонючем трюме, постыдно мечтая о смерти. Другим лакота было не до него — кто-то посмеивался над мытарствами мальчишки, а кто-то сам лежал в лёжку. Ишнала Унпан спасался только тем, что крепко сжимал в руке свой амулет из лосиного рога. Острые края амулета врезались ему в ладонь и приводили в чувство, сквозь бредовый морок он слышал плеск воды о борт парохода, гудки, топот ног и понимал, что ещё жив, а не сидит у Бесконечного Огня вместе с душами убитых лакота.
Ишнала Унпан был тощим, как хворостина, но живучим. Очутившись наконец на берегу, он быстро воспрял духом. Твердь под ногами больше не качалась, другие воины лакота были рядом, Баффало Билл купил для всех лошадей, чтобы индейцы успели их объездить до начала представления, а земля васичу оказалась такой интересной!
Пусть и чужой.
Все её чудеса не могли сравниться с чудесами, которыми Вакан Танка наполнил прерии и горы лакота, но от этого они не становились менее чудесными. Людская речь летела прямо по проволоке за сотни сотен шагов, каменные жилища васичу, не падая, устремлялись к самому небосводу, а диковинные железные создания васичу были опасны и извергали дым, но делали для них то, чего не могли сделать человеческие руки.
Ишнала Унпан был растерян, сбит с толку, но не показывал этого. Остальные лакота, гораздо более старшие, по-прежнему не обращали внимания на мальчишку, который ещё не стал мужчиной. Другие же циркачи сторонились его, словно он был опасным диким зверёнышем. Лишь молоденькая эквилибристка по имени Джози однажды подстерегла его за палаткой, заглядывая в глаза и пытаясь взять за руку, но он в ужасе отпрянул от неё и сбежал, сопровождаемый её заливистым смехом.
Ишнала Унпан свыкся со своим одиночеством — ведь даже имя, данное ему в Чёрных Холмах, означало — «Одинокий Лось».
Он старательно объездил молодого жеребца, доставшегося ему, и нарёк его Гхи — Рыжий. Ночевал он вблизи места, где пасся Гхи, прямо на земле, завернувшись в колючее одеяло.
В палатках лакота кисло воняло сивухой и блевотиной. Остальные воины лакота быстро пристрастились к огненной воде васичу и еле-еле продирали глаза к началу вечернего представления, чтобы вскочить на коней и изобразить нападение дикарей на лагерь переселенцев — к восторгу и ужасу собравшихся зрителей.
Ишнала Унпан тоже подгонял своего Гхи вслед за фургонами, издавая яростные кличи. На родной земле ему не пришлось обагрить рук человеческой кровью, он не убил ни одного васичу, и не знал, что испытывают остальные воины, посылая стрелы в парусиновые бока фургонов. Сам он не испытывал ничего, кроме стыда и тоски.
Может быть, остальные лакота чувствовали то же самое и именно поэтому заливали свою тоску огненной водой васичу?
В конце представления всем им надлежало упасть с коней на землю под восторженный рёв толпы, когда из-за фургонов вылетали кавалеристы в синих мундирах, спасая жизни поселенцев. Это было отвратительнее всего. А потом убитым дикарям следовало снова вскочить на коней и покинуть арену.
Баффало Билл, как ни старался, не мог заставить индейцев кланяться аплодировавшей публике.
Ишнала Унпан тоже не кланялся. Но чувства, что обуревали его, отчаянно искали выхода. Они были такими противоречивыми, эти чувства, и он понимал, что воину не пристало проявлять их, но однажды не выдержал.
Он не рухнул с коня в конце представления, как было положено. Он направил Гхи в самый центр арены. Сотни любопытных изумлённых взоров устремились на его тонкую бронзовокожую фигурку в потёртых леггинсах, на странный амулет, болтавшийся на голой груди, на остроскулое лицо в обрамлении спутанных прядей волос, спадавших ему на плечи.
Ишнала Унпану было всего тринадцать зим, но он знал, что должен сказать — не этим васичу, глазевшим на него, как на дрессированного медведя, и не остальным лакота, завороженно уставившимся на него с земли. Его слова предназначались Вакан Танке, который был вездесущ, и только ему:
— О Вакан, я клянусь, что научусь всем премудростям васичу, чтобы передать их нашему народу. Клянусь, что не дам себя сломать ни огненной воде, ни страху перед чудесами васичу, ни их пренебрежению. Клянусь, что вернусь к народу лакота, чтобы стать воином и вождём. Я сказал, хоука хей!
Волнение и страсть звенели в голосе мальчишки, не пожелавшего рухнуть наземь, и остальные воины лакота тоже медленно поднялись на ноги.
Когда последнее слово гортанной лакотской речи отзвучало, наступила мёртвая тишина. А потом раздались неуверенные хлопки, переросшие в шквал аплодисментов.
Краем глаза Ишнала Унпан поймал какое-то движение справа от себя и обернулся.
Белобрысая девчушка в нарядном платьице, глядя на него круглыми восторженными глазами, протягивала ему цветок. Ярко-алый и пышный.
Какая-то перепуганная женщина торопливо проталкивалась к ней сквозь толпу зрителей — наверное, мать или нянька.
Ишнала Унпан наклонился и неловко взял цветок из рук девчонки, совершенно не представляя, что с ним теперь делать.
— Хоука хей! — сверкнув глазищами, выпалила девчонка.
Ишнала Унпан засмеялся.
Он понял, что Вакан Танка услышал его клятву.
Название: О еде и революции
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 635 слов
Пейринг/Персонажи: кубинские партизаны
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: "Не скажу, что я лучший революционер, но что я лучший повар, чем он – это да!" (Фидель о Че Геваре)
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "О еде и революции"
В джунглях стояла влажная жара, как и всегда в это время года в полуденный час; в кронах деревьев на все голоса пели птицы.
На прогалине в пологом изгибе склона притулились пара навесов с редкой сетью гамаков под ними и одно кособокое сооружение, у которого были все четыре стены и даже дверь, запертая снаружи чем-то вроде гордиевого узла из грязной пеньковой веревки.
Впрочем, нет: было еще и кострище — пятно гари с остывающими угольями, две рогатины и большая посудина, неопознаваемая из-за своей закопченности, наполненная чем-то, что при известной доле оптимизма могло сойти за вареную черную фасоль.
Рядом на сухом бревне, предназначенном, судя по всему, в дрова, сидел тощий заросший человек с винтовкой за плечом и что-то увлеченно читал.
Вдруг невдалеке раздались приветственные возгласы; человек схватился за оружие, птицы загалдели, улетая, в гамаках началась суматоха.
Из леса гуськом выдвигался небольшой отряд.
Предводитель был высок и атлетически сложен. На нем были очки и высокая фуражка.
Человек у костра шагнул навстречу, и двое крепко обнялись.
— На гребне все спокойно, никого не встретили.
— Тоже спокойно, ждем вестей от товарищей из Эль-Омбрито.
— К вечеру будут. А еще мы зверски голодны. Что тут у на…
И тут взгляд пришлеца упал в посудину, и что-то в нем изменилось. Вдохновение, что ли, приугасло.
— Кхм. Кто готовил? — сказал он, не глядя никому в глаза.
Тот, что с книжкой, оскорбленно прищурился и подбоченился свободной рукой.
— Я! Вполне съедобно, как врач говорю. Бобовый крахмал в пригодном для потребления в пищу состоянии, а что?
Что-то приугасло и у тех, кто был еще слишком далеко, чтобы рассмотреть свой сегодняшний обед. Доставание ложек из вещмешков из бодрого стало каким-то вялым.
— Ничего-ничего.
Высокий обошел тощего по кругу, положил себе четко выверенную долю темно-серого месива, отошел под навесы, плюхнулся в гамак и полушепотом прошипел:
— Камило, просил же тебя не давать ему готовить…
На соседнем гамаке Камило, заросший, как узник одного замка на другом конце планеты, поднял с лица шляпу-сомбреро, выпростал из драной сетки одну ногу и продекламировал знакомым по предыдущей мизансцене голосом с тщательно скрываемой, но оттого только более заметной смешинкой:
— Хэй, революционное пламя должно гореть в каждом деле одинаково ярко, и командиры первыми должны быть в этом примером!
— Чтоб тебя. Пусть горит, всецело за, но кто ж на нем жратву-то готовит. Я тебя умоляю, проследи.
— Тихо, командир, не мути народ, – уже своим голосом протянул Камило, белозубо улыбнулся, ловким движением выудил откуда-то приборы и пошел за своей долей.
Высокий снял фуражку, задвинул очки на лоб, мученически зажмурился и поднес ложку ко рту.
...Через несколько минут, потребных для распределения удовлетворения базовых потребностей человека по мискам, со стороны костра раздалось радостное:
— Хэй, да тут и на вечер немного осталось!
Ложки замерли в руках, и на миг воцарилась какая-то обреченная тишина.
В ней было очень хорошо слышно, как в дверь дощатого сооружения несмело постучали изнутри.
— Братцы, дайте пожрать, а?..
Высокого всегда отличала удивительная способность чувствовать настроение народных масс.
Он поднялся, бодрым шагом подошел к краю навеса, выпрямился во весь рост, патетически вытянул в сторону руку с миской и хорошо поставленным голосом бывшего адвоката воззвал:
— Товарищи партизаны! Как насчет проявить революционное милосердие и отдать этим жертвам пропаганды кровавого режима* часть нашего ужина? Кто за — поднимите руки!
Лес разом погустел.
— Спасибо, товарищи! Я счастлив вашей сознательности!
Патетический тон сменился на деловой.
— Второй половиной ужина займусь сам — командиры должны быть примером, а потом пойдем по алфавиту. С конца. Товарищ дежурный по питанию, покормите заключенных и подготовьте мне посуду, пожалуйста.
Дежурный по питанию оглядел диспозицию, медленно сунул книжку за пазуху… и засмеялся на весь лес.
К нему подходили, хлопали по плечу и тоже смеялись.
Пройдет совсем немного времени, и он станет министром экономики и по совместительству отличником социалистического труда, кладя кирпичи, таская мешки и рубя тростник.
Но готовить ему больше не случится.
Еще много-много лет.
* В отрядах кубинских партизан пленных, которые могли рассказать об отряде что-то полезное, так за собой и таскали, чтобы никого не убивать без крайней необходимости.
Название: Всего лишь золото.
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 837 слов.
Пейринг/Персонажи: Эрнан Кортес, Каталина Суарез.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: нет повести печальнее на свете, чем повесть о непонимании, с кем имеешь дело.
Примечание/Предупреждения: аделантадо – конкистадор, направляемый королём на исследование и завоевание земель за пределами испанских владений; алькальд – глава городской администрации.
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "Всего лишь золото"
Деньги — это всего лишь золото.
Каталина Мария Суарез их никогда не считала, даже слова такого не произносила. «Ценности» — это о дворцовом или церковном убранстве, украшениях, посуде, предметах искусства; «средства» — о представившихся возможностях и способах достижения целей; «богатство» — о том, чего алчут мелочные, одержимые низменными страстями люди.
Каталина полагала себя выше этого. Она не собиралась марать собственную честь рассуждениями о деньгах и не желала слышать, чем уплачено за ее наряды и драгоценности, за кружева и туфли, за еду на ее столе и вино в ее кубке. Да и зачем ей было это знать? Такие вопросы оставались в ведении мужчин — сначала отца, потом брата, потом супруга сестры…
Последний, надо сказать, был совершенно одержим заботой о своем благосостоянии. Казалось бы — удостоенный королевского доверия аделантадо, завоеватель и губернатор Кубы дон Диего Веласкес был человеком пусть не самых утонченных манер, но все же респектабельным и уважаемым! А беспокоился о финансах так, словно всю жизнь провел лавочником. Каталину это возмущало.
Возмущение, впрочем, не мешало ей жить за чужой счет. В конце концов, ее красота, ее ум, ее очарование — разве могли иметь цену? Едва ли деньги заменили бы ее сестре приятное общество, утонченные беседы, изысканные развлечения. Не говоря уже о том, что жена губернатора и ее компаньонка обязаны соответствовать своему высокому положению. А потому Каталина без толики сомнений заказывала дорогие ткани, новые брошки, четки, гребни; много жертвовала на церковь — как и полагается порядочной женщине. И, разумеется, не утруждала себя размышлениями, во сколько обходятся ее потребности.
Выйдя замуж за соратника дона Диего, тогдашнего алькальда кубинской столицы Эрнана Кортеса, Каталина не стала лучше считать. Супруг же мало того, что оказывал неподобающие знаки внимания множеству дам, мало того, что не расстался с официальной любовницей, но еще и имел отвратительную привычку постоянно думать о золоте. Сначала о том золоте, которое ему требовалось для сбора экспедиции в Мексику, потом о том, которое он рассчитывал получить в своих завоеваниях. Каталину это беспокоило.
Беспокойство, впрочем, не мешало ей вести привычный образ жизни. Его нарушила только окончательная ссора мужа с кубинским губернатором. Состояние Кортеса, вернее, те ничтожные крохи, что остались от него после снаряжения кораблей и армии для покорения новых земель, было конфисковано. Каталина могла бы вспомнить о деньгах, оказавшись без средств к существованию, — но она не вспомнила. У нее был брат, у нее была сестра, ее не оставили бы без крыши над головой, а значит, следовало всего лишь стать скромнее. Это в любом случае казалось более достойным, чем подсчитывать гроши.
Благородные страдания обременяли Каталину довольно долго. Только через четыре года на Кубу прибыл посланец Кортеса — он привез письма и… золото. И распоряжение забрать в Мексику — не ее, законную супругу, а пресловутую любовницу! Каталина явилась на корабль лично, уверенная, что ей не посмеют перечить — так и вышло. Капитан согласился доставить ее в Веракрус. Оттуда ей пришлось добираться к мужу самостоятельно — вернее, полагаясь на взятых с собой родственников и встреченных уже в Мексике идальго. Они платили проводникам, платили за ее носилки, платили за пищу и воду…
Донье Каталине было недосуг заниматься такими вопросами. Ведь теперь она была женой не алькальда, а правителя Новой Испании, и должна была посвятить себя иным делам, не настолько приземленным.
Эрнан обосновался в Койоакане, избрав его столицей своих владений. Каталина считала городишко жалким, спешно возведенный монастырь Иоанна Крестителя — непримечательным, а одноэтажный дом Кортеса, гордо называемый «дворцом» — нелепым. Тем не менее, следовало соблюдать приличия. Эрнана светские условности не заботили — он проводил время со своими друзьями-головорезами или с любовницами-индианками, среди которых особенно выделялась некая Малинче, «переводчица» и, по мнению доньи Каталины, отъявленная дрянь. Законная супруга не смогла вернуть расположение Кортеса — он огрубел в бесконечных войнах, погряз в мечтах о новых завоеваниях и не интересовался ничем, кроме побед, оружия и денег. Каталину это раздражало.
Раздражение, впрочем, не мешало ей привносить в жизнь Койоакана определенный лоск. Она собрала вокруг себя более-менее приличное общество, устраивала пышные приемы и торжества, стала законодательницей мод и за два месяца сумела в определенной степени облагородить столицу своим присутствием. Вернуться к роскоши оказалось приятно, тем более, сейчас Каталина могла позволить себе куда больше, нежели в прошлом. В ее распоряжении оказалась казна Кортеса — золота у Эрнана было достаточно, чтобы покрыть все необходимые траты.
Каталина не считала денег, однако их почему-то без устали считал Кортес. Ей приходилось регулярно напоминать мужу, что он обязан ее обеспечивать. Приходилось бороться с его бесконечными наложницами — дочерьми всевозможных индейских вождей. Приходилось терпеть выходки его приятелей, мириться с тем фактом, что все они лезли в ее дела, мешали и сплетничали. Приходилось даже доказывать, что самый могущественный человек в Мексике должен содержать собственный двор наподобие пусть не королевского, но хотя бы губернаторского.
А деньги — это всего лишь золото.
Правда, Эрнан от такой формулировки по необъяснимой причине кривился, будто у него открывалась одна из старых ран.
* * *
Ночь в канун Дня всех Святых 1522 г. выдалась беспокойной. Слуг во дворце правителя Новой Испании разбудил вопль самого Кортеса — поднявшись к супруге, он обнаружил ее мертвой.
Несмотря на то, что одна из камеристок призналась на допросе, будто бы спальня ее госпожи была в беспорядке, рядом с телом валялись порванные драгоценные четки, недавно доставленные из Испании, а сама донья Каталина выглядела задушенной — эти показания сочли незначительными. Расследование ни к чему не привело.
Название: Прошлое прошло
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 838 слов
Пейринг/Персонажи: южане, северяне
Категория: джен
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Старый Юг сгинул в горниле войны…
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "Прошлое прошло"
Дуб рос прямо у стен усадьбы, названной владельцами «Магнолия». И магнолии, давшие ей имя, тоже росли здесь, шурша на ветру плотными листьями, о которых в двадцатом столетии скажут — словно пластиковые.
Дуб проклюнулся из жёлудя, откатившегося от расщеплённого молнией и засохшего материнского дерева. В то время лишь нога обутого в мокасин краснокожего мягко ступала по этой усыпанной сосновыми иглами тёплой ржавой земле. Убивая оленя, медведя или пуму, краснокожий просил прощения у духов убитых за то, что причинил им боль, и обещал встретиться с ними в стране Вечной Охоты. Но краснокожие ушли отсюда прочь — в страну Вечной Охоты или за Миссисипи, когда в вековой чащобе бодро застучали топоры белолицых людей.
Белолицые привезли с собой чернокожих, которые прислуживали им и работали на бесконечных полях хлопчатника, высаженного там, где когда-то зеленела трава. Их тёмные спины блестели от пота, когда они мерно взмахивали мотыгами под заунывные песни своей родины.
Дуб уцелел, когда рядом с ним выросли стены усадьбы «Магнолия». Его не коснулся топор — новые хозяева этой земли его пощадили. Усадьба, пристройки к ней и лачуги рабов, беленые известью, возникли как по волшебству, словно были здесь всегда. Текли годы, дуб продолжал тянуться к небу, слушая, как шумит вокруг людская жизнь — как хрустит гравий подъездной аллеи под коляской прибывших гостей, как визжат и хохочут многочисленные негритята, как играет клавесин в парадной гостиной, разбрызгивая звуки, будто капли дождя, и нежно звенит хрустальный женский смех.
Единственная дочь хозяев «Магнолии» росла балованным сорванцом. Частенько по ночам она в одной длинной сорочке забиралась на протянувшуюся как раз под её окном длинную и толстую ветку дуба. И покачивалась там, сонно уставившись на полную луну, словно крохотный призрак. Однажды конюх-негр, вышедший в полночь по нужде, заметил её в ветвях и отчаянно заорал, вращая белками глаз на посеревшем от страха лице. А в пустой спальне хватилась девочки её толстая старая нянька. То-то был переполох!
Потом девочка выросла, стала молодой леди, но так и осталась егозой. Только дуб знал, что она торопливо и проворно спускалась, цепляясь за его сучья, к подножию — где её ждал жених, лейтенант армии конфедератов в новёхоньком сером мундире. Наутро он должен был уйти на полыхающую недалёким заревом войну, и девушка позволила ему сцеловать со своих щёк горячие слёзы.
Он не вернулся. Сгинул где-то, защищая эту красную тёплую землю и эту девушку.
Когда усадьба «Магнолия» была сожжена дотла захватившими её северянами, дуб уцелел. Он величественно высился над печальным обгоревшим остовом дома, рядом с двумя уцелевшими печными трубами и обугленной грудой кирпичей и золы.
Девушка по-прежнему приходила к нему, прижималась залитым слезами лицом к его грубой коре и слушала успокаивающий шелест чуть пожухших от огня листьев над головой. Её отец тоже не вернулся с войны, а мать умерла от «лихоманки», как говорила нянька. Почти все рабы разбежались кто куда, молоденьких негритянок увезли с собою солдаты-янки, усадив их на сёдла позади себя. Нянька, кряхтя, ругательски ругала «черномазых дурёх».
Девушка вместе с нянькой жила в пристройке к кухне, почему-то пощаженной огнём, полола грядки и собирала на поле уцелевший хлопок, словно рабыня, чтобы не умереть с голоду. Но она отказалась продать свою землю прибывшему с Севера хитрому проныре-янки, желавшему купить «Магнолию» за бесценок. Точно так же она отказалась стать его женой и переехать в Чарлстон, бросив руины, что некогда были её домом.
А потом она умерла от тифа, став тенью среди сотен тысяч других теней, которые витали над разорённым, обугленным и опозоренным Югом, — витали, не в силах бросить его даже ради вечного покоя.
Прошлое прошло.
Особняк, возведённый пронырливым янки на месте обгоревших руин, уже не был прежним домом, хотя новый хозяин скрупулёзно сохранил и старый фундамент, и «колониальный стиль», а также имя усадьбы — «Магнолия». И сохранил дуб, который всё так же тянулся к небу. Тянулся, но ничего уже не ждал.
* * *
— Взгляни, Боб, вон та усадьба, о которой я тебе толковала.
— Хм. Живописное местечко. Режиссёру должно понравиться. Щёлкни-ка её, Герти.
— Уже. Как думаешь, хозяева дадут разрешение на съёмки?
— Ну, если они видели хоть один наш сериал, то наверняка. «Магнолия»… Интересно, она была построена уже после войны? Смотри, какой дуб!
— Да-а, этому старику наверняка лет двести…
— Можно закрутить чудный сюжетец — благородная южанка растёт вместе с этим дубом… по ночам вылезает из окна спальни и спускается по его ветвям к своему любовнику…
— Жениху. Тогда были другие нравы, Боб. Девушки блюли свою честь.
— Ох-ох-ох! Как ты высокопарно стала выражаться, Герти, будто сама сценарий пишешь! Нет секса — нет заманухи для зрителей.
— Зато соответствует исторической правде.
— Ерундистика какая! Не мешай полёту моей фантазии… Потом его убивают на войне, и она, поплакав, выходит за другого. За северянина. Он долго её добивался, и она наконец сдалась, поняв, что жизнь продолжается! Чего ты сморщилась? Это трогательно и символично!
— Она бы нипочём так не сделала. Скорее бы умерла. Да, она умерла, я чувствую.
— Да не дури ты, Герти, конечно, умерла, ведь прошло сто с лишним лет!
— Нет, она умерла как раз тогда, сразу после войны, я точно знаю.
— Юг на тебя хреново влияет, ты ударяешься в мистику, малышка… Ладно, хватит без толку рассусоливать.
— Мне кажется, она всё ещё где-то здесь, эта девушка.
— Ну ты даёшь, Герти… Всё, поехали отсюда.
Машина тронулась с места и скрылась за поворотом дороги.
Название:Тринадцать?
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 925 слов.
Пейринг/Персонажи: члены первой экспедиции Франсиско Писарро.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: конкистадором можешь и не быть, но вот кастильцем быть обязан.
Примечание/Предупреждения: несколько вольное обращение с малоизвестными историческими реалиями.
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "Тринадцать?"
В аду должно было быть жарко. Но в аду оказалось мокро.
Мокрым было все. Лохмотья, по недоразумению называемые одеждой. Волосы, давно не поддававшиеся никакому распутыванию. Немногочисленные пожитки. Оружие. Инструменты. Деревья и лианы. Хлюпающая под ногами земля. Даже воздух, которым было трудно дышать и который оседал на коже тяжелыми каплями.
Алонсо хотел есть. И спать. Он не смог бы сказать, чего больше. Он вообще боялся, что разучится говорить — за последние недели они со спутниками едва ли перемолвились десятком фраз. Наверное, больше всего Алонсо мечтал о сухих сапогах. Или о том, чтобы перестали болеть до крови стертые плечи и ноги. Или еще о чем-то, чего уже не хватало сил представить.
Когда-то давно отец говорил ему, что мужчина должен сносить невзгоды без жалоб. Интересно, что бы сказал идальго де Рибера о ситуации, когда мысль о жалобах просто не приходит в голову? Не из какой-то там отчаянной стойкости, не из-за того, что жаловаться некому, а просто потому что все чувства как будто выгорают, испаряются, словно соки из иссушенного солнцем цветка.
Алонсо старательно придумывал этот ответ, механически переставляя ноги, не обращая внимания на хлещущие похуже розог ветки, стараясь забыть о тяжеленном тюке за спиной. Он вспоминал интонации отца, восстанавливал перед внутренним взором смуглое лицо, пытался представить, как движутся губы и шевелятся черные с проседью усы. Получалось плохо — память подсовывала картинки с отпевания, а бледный человек в гробу был совсем не похож на Родриго де Рибера, каким помнил его сын.
Нет, Алонсо вовсе не собирался предаваться скорби — печаль давно отболела, а прочие переживания остались слишком далеко. Вот только нужно было думать хоть о чем-нибудь. Или считать. Почтенный альгвасил де Эррера советовал считать шаги, а доктор Лупе, напутствовавший их при отбытии из Панамы, предлагал считать вдохи и выдохи. Алонсо уже на пятый день путешествия осознал пробелы в собственном образовании — он просто не знал таких огромных чисел. Да и сбивался, особенно когда его господин чего-нибудь требовал.
Антонио Каррион вообще оказался весьма требователен. Поначалу ему было нужно то копье, то мачете, то вино, то платок, то помочь затянуть ремешки кирасы, то снять сапоги, то сбегать к начальнику экспедиции с запиской, то еще что-нибудь… Алонсо не ожидал такого вала поручений, но свыкнуться со своей ролью получилось в итоге проще всего. В конце концов, он был оруженосцем — а, например, Меза, черный помощник артиллериста де Кандии, имел право называться разве что слугой. Правда, вся остальная разница между ними заключалась только в цвете кожи. Ну и еще в том, что Меза был старше, сильнее и выносливее.
Зато Алонсо не боялся. Ничего не боялся: ни страшных историй, которые рассказывали на привалах солдаты, ни змей, ни отравленных стрел, ни ловушек, ни болезней. Не то чтобы он был таким храбрым — просто страх отнимал слишком много сил. Когда их отряд впервые столкнулся с индейцами, Алонсо чуть не пропустил это событие — был слишком занят поручениями господина Антонио. Тот желал аркебузу, одновременно кричал «пошел прочь!» и «где тебя черти носят?!», ругался так, что закладывало уши, а в итоге велел не путаться под ногами, затолкал Алонсо под какой-то деревянный ящик и приказал не высовываться.
Алонсо честно не высовывался, хотя посмотреть, конечно, хотелось. И на индейцев, хоть их было сначала почти не видно, и на господина Антонио, который дрался так, что казалось, будто он заговоренный. Конечно, за такие мысли Алонсо бы не поздоровилось, но он не собирался ими ни с кем делиться. Да и кто стал бы слушать мальчишку, от которого проку почти никакого? Зато потом господин Каррион разрешил глянуть на туземцев; мертвые оказались совсем жалкими. Разрисованные какими-то дикими узорами, в окровавленных перьях и бусах — они напомнили Алонсо разбросанных кукол. С одним отличием — эти куклы умели убивать. Пока не умирали сами, разумеется.
Но смерть тоже утратила свое значение. Господин Антонио ее точно не страшился, и Алонсо сначала решил, что и ему негоже, а потом… потом — привык. Из Панамы они вышли в составе большого отряда: почти 130 конкистадоров, несколько лошадей и множество слуг. Через пару месяцев ряды их значительно поредели — кто-то умер от ран, кто-то от странной лихорадки, кому-то не хватило еды, а кто-то затерялся в джунглях. Алонсо был рад задержаться на острове, где изнуренные бесконечной борьбой с чужой землей первооткрыватели ждали помощи из Панамы. Но вместо помощи корабль привез приказ губернатора немедленно отправляться назад.
Слова, произнесенные по этому поводу их предводителем, господином Писарро, Алонсо запомнил. Тот нашел в себе вдохновение на красивый жест — прочертил шпагой линию на песке, перешагнул ее и обратился к своим людям:
— Оставшихся здесь, — сказал он, — ждет дорога в Панаму, к поражению и бедности. Тех же, кто пойдет за мной — дорога в Перу, к славе и богатству. Истинные кастильцы выберут то, что им подобает!
Алонсо, конечно, не считал себя истинным кастильцем, а господин Антонио вроде был родом из Эстремадуры, но почему-то он, как и де Кандия, вообще выросший на Кипре, без колебаний подошел к Писарро, и выбора не осталось. Предавать человека, который не раз спасал Алонсо жизнь, и которого однажды умудрился спасти он сам, как-то не вписывалось в его представления о чести и достоинстве.
Кончилась эта авантюра… Хотя кто сказал, что она кончилась? Она все длилась, и длилась, и длилась. Груды золота, ждущие «где-то на юге» в сказочном Перу, Алонсо уже не волновали. Ему казалось, будто проклятая сельва простирается во все стороны без конца и края, и под небом больше ничего, кроме нее, нет. Каждый день им приходилось сражаться с окружающим миром, а хуже всего было то, что требовалось исключительно побеждать. И они побеждали — куда деваться?..
Если бы Алонсо сказали, будто оставшихся с Писарро конкистадоров потом назовут «Тринадцать Великих», он бы не удивился. И не расстроился бы, узнав, что его собственного имени среди этих тринадцати — нет.
В конце концов, считали только воинов, а он был просто оруженосцем. Зато — настоящим кастильцем.
Название: 20.12.2012
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 913 слов.
Пейринг/Персонажи: мезоамериканский пантеон.
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: новогодние каникулы — роскошь, доступная почти каждому.
Примечание/Предупреждения: modern AU.
Миктлантекутли — владыка загробного мира и преисподней. Тлалокан — одна из обителей мира мертвых, куда отправлялись утонувшие и убитые молнией. Шолотль — брат Кецалькоатля, проводник душ в загробный мир, бог сумерек, огня и неудачи. Тескатлипока — повелитель холода и ночи, бог северной стороны света. Чальчиутликуэ — богиня пресной воды, озёр и рек, жена Тлалока. Уицилопочтли — бог ясного дневного неба, молодого солнца, войны и охоты. Шочикецаль — богиня любви, цветов, плодородия, игр. Шочипилли — бог музыки, веселья, покровитель искусств и измененного состояния сознания. Тлалок — бог дождя, грома, наводнений и климатических катаклизмов.
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "20.12.2012"
— Ну и где он? — чарующий женский голос казался несколько утомленным.
— Что «ну и»? Вернется. Хватит уже ныть, — ответ прозвучал неприязненно, внушительным басом.
— Прекратите, — вмешался некто третий, чью половую принадлежность оказалось затруднительно выявить. — Ваши ссоры всем надоели.
В вип-зале ожидания международного аэропорта имени Бенито Хуареса было непривычно людно. Обыкновенно тут скучали до рейсов всего пара десятков человек; многочисленные делегации каких-нибудь офисных начальников или успешных бизнесменов со свитами появлялись редко. Сегодняшнее же шумное сборище напоминало карнавал или шабаш — при том, что вся эта толпа человек в семьдесят состояла если не из родственников, то как минимум, из близких знакомых.
Будь сотрудники аэропорта более любопытны, они бы, наверное, предположили, что из Мехико улетает какой-то эстрадный ансамбль или цирковая труппа. С весьма неплохими гонорарами — хватило же им денег выкупить весь вип-зал на несколько часов! Да и выглядели пассажиры пусть и весьма экстравагантными, но холеными, будто каждый из них только что сошел с журнальной обложки.
Пестрая компания разбилась на отдельные группки вокруг очевидных центров притяжения. Один из них образовывала разговорчивая троица: знойная красотка аппетитнейших форм, мрачный мужик с физиономией серийного убийцы и невысокий худощавый парень томного вида.
— Его только за смертью посылать, — пожаловалась прелестница и эффектным движением закинула ногу на ногу, обнажая стройное загорелое бедро.
— Уже посылали, — вмешалась в беседу высокая дама с разрисованным под череп лицом и алой розой в смоляных волосах. — Так я потом еще лет… много натыкалась на заготовленные ему ловушки. Ям накопали зачем-то по всему саду. А у меня там альпийская горка была, между прочим!
— К Миктлантекутли все претензии, — меланхолично откликнулся томный. — Это он у тебя параноик. Думать надо было, когда замуж выходила. А брату что — упал на колья, полежал, восстал, отряхнулся и дальше пошел. И кстати, его в тот раз посылали не за смертью, а за мертвыми. Демография подкачала, пришлось из вторсырья… Он вообще на ногах же не держался. Он же пьяный был!
— Ой, не ври, — рассмеялась красотка. — Можно подумать, ты его тогда в спину не толкал.
— Тогда — не толкал. Я вообще там курьером подвизался, и надо сказать, эти, — он махнул рукой в сторону загримированной, — зарплату задерживали.
— Вы достали! — неожиданно взревел мужик. — Может, альбом с фотографиями еще притащите? «Вот я в детстве, вот мы с мамой в планетарии, а вот я выкидываю голову сестры, и она превращается в луну»? Устроили тут… — он говорил и сжимал кулаки, а небо за окнами ощутимо темнело.
— Да не кипятись так, — сразу сбавила тон красавица. — Отменят рейс из-за погодных условий, будешь знать. Надо же себя как-то сдерживать…
— Кому это — надо? — подозрительно сощурился мрачный и стал чем-то похож на рассерженного ягуара.
— Ну уж точно не тебе, — насмешливо протянул парень, отрываясь от своего зеркально блеснувшего планшета. — Ты же у нас буйный. Хотя иногда – чурбан чурбаном. Или кувшин кувшином?
— Тебе ревматизм выписать? Или водянку? Или сразу молнию промеж глаз?
— Слушай, я в Тлалокан не тороплюсь. У тебя там вечно трубы текут, а у меня от сырости насморк, — в подтверждение своих слов томный заразительно чихнул.
— Уймитесь, котики, — проворковала красотка и одной рукой обняла мужика за обтянутое черно-синим свитером плечо, а другой потрепала парня по острой коленке. — Рано или поздно он вернется, и все наладится…
— Руки, — раздался сверху нежный голос. — Руки от чужого мужа убери. Пожалуйста, — новое действующее лицо принадлежало миловидной девушке в голубом, красиво задрапированном на бедрах платье. — Шолотль, радость моя, а это ведь у тебя планшет Тескатлипоки? Он его обыскался…
— Ничего не знаю. Он про щит какой-то спрашивал, — отрезал парень и сунул почему-то задымившийся гаджет за спину. — Я брату пожалуюсь.
— Только попробуй. Мы на самолет опоздаем, если они снова сцепятся! — перебил его мрачный. — Их вообще надо подальше друг от друга держать. Ты мне лучше, Чальчиутликуэ, скажи, с каких пор этот прохвост стал «твоей радостью»?
— Уицилопочтли тогда тоже стоило «подальше держать», — проигнорировала его вопрос супруга. — Но уже поздно. Минут пять назад они с Теской устроили соревнование по армрестлингу.
— Мать моя женщина! — взвыл Шолотль. — Шутишь, Чальчи?! Получится же как в прошлый раз: то закат, то восход, то снова закат, и все ближе, ближе к ночи, а потом бац — и утро. А в новостях еще полгода будут перетирать за магнитные аномалии и затмения…
— Ну а чего ты хотел? Им скучно. Им жарко. Им кока-колу безо льда принесли. А мать твоя, не к ночи будь помянута…
— Давайте не будем переходить на личности, — вздохнула забытая было красавица и поджала губы. — Мне тоже жарко и скучно. Но я не бегу Шочикецаль за косы таскать... — Она обернулась и нахмурилась: — А это еще что там?
— Где? — переспросила Чальчиутликуэ, и тут из центра зала донеслось весьма мелодичное, хотя и совершенно бессвязное пение.
— Опять Шочипилли обдолбался, — прокомментировал Шолотль, наблюдая, как смуглый, лаконично одетый красавец в ярком венке, не ограничившись вокальной партией, пускается в пляс, помахивая странно благоухающим букетом. — Творческая личность, что с него взять... Тлалок, может, ты его свяжешь и спрячешь в чемодан? С этим наркоманом нас на борт не пустят. И веник надо у него отобрать, а то все надышимся.
Тлалок, судя по всему, был с предложением вполне согласен. Он уже начал подниматься с кресла, и выражение его лица не обещало творческому Шочипилли ровным счетом ничего хорошего. На горизонте стали собираться жутковатые черные тучи; Чальчиутликуэ ахнула, попыталась что-то сказать…
В этот момент стеклянные двери в зал распахнулись. На пороге возник высоченный блондин в ярко-зеленом костюме, лиловом галстуке и синей рубашке — он вдохновенно взмахнул руками и на все помещение провозгласил:
— Билеты у меня! Можем идти на регистрацию!
Ответом ему были нестройные, но полные энтузиазма крики. Преимущественно, толпа голосила «ну наконец-то!», «пусть теперь Тонатиу отдувается!», «летим на море!» и «ура, отпуск!».
Сотрудники аэропорта с удивлением думали, что так радостно их пассажиры встречают новогодние каникулы впервые.
Как будто не отдыхали уже несколько тысяч лет.
Название: Память рук
Автор: fandom Americas 2014
Бета: fandom Americas 2014
Размер: драббл, 795 слов
Пейринг/Персонажи: кипукамайок.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: империя инков рухнула, а старый кипукамайок всё вяжет узлы...
Примечание/Предупреждения: кипу — узелковое письмо, кипукамайок — изготовитель кипу, часки — гонец.
Для голосования: #. fandom Americas 2014 - "Память рук"
Сморщенный старик греет древние кости, сидя на солнышке у входа в небогатое своё жилище. Крючковатые пальцы вяжут узлы на разноцветных нитях, лишенный зубов рот скомканно, невнятно бормочет какие-то слова, те повторяются, как и узор. Затянется узелок — прорвётся сквозь тонкие, по-старчески поджатые губы похожий на всхлип звук, словно большой воздушный пузырь поднимется из глубины болота на поверхность. Занятие кропотливое, требующее немало терпения и внимания. Первого не занимать: достигшим столь почтенного возраста свойственна выдержка и чужда чрезмерная суета, но поблёкшие от времени глаза не следят за плетением, веки полуопущены: зрение уже не то, не так остро, как в былые годы, притупилось, да и незачем ему смотреть. Руки знают своё дело, они всё помнят досконально, каждую петельку, им теперь ничего не забыть до самой смерти. К ней старик успел приготовиться заране, ещё лет пять назад доделав своё погребальное кипу. Его он плёл торопливо, боясь оставить труд незавершённым, поскольку опасался, что сам помрёт раньше или же совсем ослепнет и ослабеет. Нынче спешить некуда. Наступит беспросветная тьма, придёт немощь, не сможет мастер больше трудиться — так тому и быть, отложит старый кипукамайок последний шнур, вздохнёт тяжко, признает свои бесполезность да беспомощность. С этой мыслью он давно свыкся, ведь от неизбежного не скрыться, как ни старайся, с ним можно лишь только смириться. Приноровился он вязать почти на ощупь, но цвета различать всё равно надо, а ему сложно: не разобрать уже, где снежно-белый горных вершин, где соломенный, зелень неотличима от синевы, а особенно худо с коричневым — вовсе с ним беда: мешается он то с красным, то с чёрным, то с жёлтым в зависимости от оттенка. Каждый раз старик трясётся от охватывающих его волнения и страха перепутать цвет, когда возникает необходимость начать новый моток, вздрагивает от испуга, чуть почудится ему ошибка, потому и подолгу рассматривает шерсть перед тем, как продолжить свой труд, подносит поближе к лицу, силясь разглядеть цвет, тщательно проверяет, верен ли тот. Эх, подавал бы ему кто нити нужного цвета! Тогда и совсем ослепнуть не жалко б было, но некому сидеть с ним, некому ему передать своё умение.
Сыновья его погибли, сражаясь со светлокожими чужаками, вместе с другими воинами. Никто из их отряда не вернулся назад. Неведомый ему кипукамайок, отступая с тем, что осталось от войска, пересчитал тела и завязал соответствующее количество узлов на траурной верёвке, а быстроногий часки доставил послание. Память зла, не покидают его воспоминания о том, как взвыла его любимая жена, тогда ещё моложавая, красивая женщина, когда он сбивчиво рассказал ей о принесённом ему для прочтения донесении с места битвы, всю ночь она прорыдала, а на следующий день её не узнали: волосы поседели, едва наметившиеся морщины углубились, сделались чётче, заплаканные глаза были красны, ресницы изрядно поредели. Сам он тоже оплакивал сыновей вместе с женой. Именно с того момента и начало портиться зрение. Дочерей унесла невиданная доселе болезнь, разразившаяся чуть позднее. Много людей полегло от небывалого мора. На умерших и взгляд бросить страшно было — тела всюду покрывали жуткие, внушавшие ужас и омерзение язвы. Самого его зараза не тронула, пощадила, обошла стороной она и внучку. Та живёт и сейчас с мужем неподалёку, держит лам, чешет с них шерсть, носит её, прочие материалы и пищу деду, не забывает старика, заботится о нём, но серьёзно учиться всем премудростям изготовления кипу не стала, так, овладела лишь навыками плетения простейших схем, не вникая во что-либо хоть чуточку более сложное.
Скользят иссохшиеся пальцы по верёвкам, перебирают узлы, считая и проверяя их. Количество узлов и их тип неизменно оказываются правильными, а цвет... Кто ж его разберёт?! Перед глазами рябит россыпь разноцветных пятен, будто слёзы текут, мир и узор дробятся на расплывающиеся осколки, тонущие в дрожащей пелене. Некому помочь. Внучка зайдёт лишь под вечер, может, назовёт цвета, а до её прихода дряхлый старик может только сплетать нити да вязать узлы, надеясь, что не надо будет распускать слишком много.
Внучка и вправду частенько навещает его. Её скромных знаний хватает, чтобы заметить инородную нить; то тут, то там промелькнёт среди коричневых бледно-красная, а синие перемежаются зелёными, но девушка молчит, не желая расстраивать старого кипукамайока, ей жалко деда, из рук которого выходят изумительные узоры, повествующие о великом прошлом их народа, недавних скорбных событиях и безрадостном настоящем. Кому они нужны, когда на несколько дней пути вокруг нет никого, кто мог бы их прочитать? Никто больше не собирает податей. Империя пала, с ней рухнул целый мир, а в новом не нашлось места бывшему чиновнику. Урожай посчитать и внучка сможет, справится она и с небольшим ритуальным кипу, которое и составлять-то не надо — всё уже давно составлено, повторяй только, можно даже не думать...
* * *
Сгорбившаяся под тяжестью собственных лет старуха уже не может объяснить, почему здесь завязала два узла, а там — три, не может прочесть творений древних кипукамайоков, но она крепит нити к шнуру, вяжет на них узлы... Она не помнит, какой узел и на какой верёвке следует завязать дальше, но по-прежнему гибкие пальцы сами вяжут тот самый и именно там, где он должен располагаться.